Мы на острове Сальткрока
И они попробовали. Они испробовали все, что подсказывали им любовь и отчаяние.
— Чёрвен, доченька, — говорила Мэрта, — почему бы тебе не по ехать в город, к бабушке? Хочешь?
В ответ лишь короткое без слов всхлипывание.
— А что, если мы купим тебе велосипед? — спросил Ниссе. — Хочешь?
Снова всхлипывание и больше ничего.
— Чёрвен, неужто тебе так ничего и не хочется? — упавшим голосом спросила Мэрта.
— Хочется, — буркнула Чёрвен, — хочу умереть.
Внезапным рывком она уселась в постели, и из нее вдруг хлынул поток слов.
— Это я, я во всем виновата. Я не заботилась о Боцмане. Я все только с Музесом возилась.
Она уже все обдумала, обдумала в страшном отчаянии. Это должно было случиться. Это она во всем виновата. Боцман никогда раньше никому не причинял зла. И если правда, что он укусил Тутисен и задрал Йокке, то только потому, что Боцману самому стало совсем плохо, и ему было наплевать на все…
— Это я виновата, — всхлипывала Чёрвен. — Застрелите лучше меня, а не Боцмана.
Она снова уткнулась в подушку. На какой то миг ей вспомнился Музес в сарае у Мертвого залива, но казалось, он жил где то совсем в другом мире, и она не в силах была думать о нем. У нее осталась одна забота: Боцман. С невыносимой тоской думала она о нем. Он сидит на цепи у крыльца, скоро папа возьмет ружье и пойдет с ним в лес.
— Приведи сюда Боцмана, — буркнула она из подушки. У Ниссе был несчастный вид.
— Чёрвен, доченька, может, лучше тебе не видеть Боцмана?
— Приведи сюда Боцмана, — взревела Чёрвен.
Тедди привела собаку, и Чёрвен выгнала всех из своей комнаты.
— Хочу побыть с ним одна.
Оставшись наедине со своей собакой, она бросилась к ней на шею и запричитала:
— Прости меня, Боцман, прости меня, прости!
Он смотрел на нее своими навеки преданными глазами и, верно, думал:
«Ах ты, оса ты этакая, не возьму в толк, что здесь происходит. Но не будь так печальна, я не хочу этого».
Обхватив его огромную голову руками, она смотрела ему в глаза, пытаясь найти ответ на все необъяснимое и страшное.
— Это неправда! Ох, Боцман, если бы ты умел говорить, ты бы все им рассказал.
Да, если бы Боцман умел говорить! Если бы умел!
А бедный Музес, запертый в лодочном сарае на берегу Мертвого залива! Вспомнил ли кто нибудь о нем? Да! О нем позаботилась Стина. Она тоже плакала: из за Тутисен, из за Йокке и из за Боцмана; все плакали сегодня на Сальткроке. Но дедушка сказал, что Тутисен скоро снова выздоровеет, и не умирать же Музесу в самом деле с голоду, даже если стряслось столько бед.
— Пелле с Чёрвен знай себе только лежат да плачут, все плачут и плачут. Так что придется мне подумать о Музесе, — сказала Стина. — Дай мне салаки, дедушка!
Положив салаку в корзинку, она пустилась в путь. А Сёдерман продолжал заниматься своими делами. Тут к нему явился Вестерман. Он метал громы и молнии на Ниссе Гранквиста за то, что тот посмел заподозрить Кору в случившемся.
— Взводить напраслину па мою собаку! — сердито жаловался он Сёдерману.
После истории в лавке у него пропало желание спорить с Ниссе о том, кто хозяин тюлененка, а кто — нет. Теперь оставалось одно: без лишних разговоров забрать Музеса и надежно припрятать его до встречи с этим молокососом, который торгует тюленями. Но где этот паршивый тюлень? В пруду его мет, и нигде его нет, хотя Вестерман все утро проискал его.
— Не знаешь, где сосунки держат тюленя? — спросил он Сёдермана. Сёдерман покачал головой.
— Исчезнуть он не мог. Здесь только что была Стина и взяла для него салаку.
Не успел Сёдерман вымолвить эти слова, как тут же вспомнил, о чем болтала Стина. Вестерман задумал отнять тюленя у малышей и продать его.
— На кой тебе сдался тюлень? — сказал Сёдерман. — Ни стыда, ни совести, видно, у тебя нет.
Вестерман выругался и ушел. Он чувствовал себя одураченным и был зол на всех на свете: на этих сосунков, на Ниссе Гранквиста и на Сёдермана, на весь остров. Пропади она пропадом, эта Сальткрока! Он направился было домой, как вдруг увидел впереди себя на дороге Стину с корзинкой в руках. Ободрившись и прибавив шагу, он нагнал ее.
— Куда это собралась, малышка Стина? — вкрадчиво спросил он, сообразив, что без хитрости тут не обойтись.
Стина улыбнулась ему своей милой, беззубой улыбкой.
— Ха, ха, ты спрашиваешь, точь в точь как серый волк. Вестерман ничего не понял.
— Серый волк… какой волк?
— Ты что, не знаешь про Волка и Красную Шапочку?.. Хочешь послушать эту сказку?
Вестерману не хотелось слушать ни эту сказку, ни какую другую. Но тут уж ничего не попишешь. Стина была самая упрямая из всех сказочниц на Сальткроке, и Вестерману пришлось выслушать сказку о Красной Шапочке до самого конца. Лишь тогда ему удалось вставить слово.
— Кому эта салака? — спросил он.
— Му… — начала было Стина, но тут же смолкла, вспомнив, с кем говорит.
Но Вестерман стоял на своем.
— Кому, ты сказала?
— Бабушке, — решительно заявила Стина, а лотом, усмехнувшись, добавила: — «Какой у тебя громадный рот, бабушка», — сказала Красная Шапочка. «Это чтоб побольше съесть салаки, внученька», — прорычала бабушка. Ха, ха, ха! Ну, что скажешь на это, Вестерман?
И, улыбнувшись ему своей самой щербатой в мире, плутовской улыбкой, бросилась наутек.
Но все же Стина была не менее простодушна, чем Красная Шапочка, которая показала волку дорогу к бабушкиной хижине. Беззаботная Стина прямехонько направилась к Мертвому заливу, даже ни разу не обернувшись. Сделай она это хоть раз, быть может, она бы заметила краем глаза Вестермана, который крался за ней по пятам. Но ему вовсе незачем было таиться. Большей разини, чем Стина, на свете не было, а теперь она к тому же торопилась к Музесу.
Музес закричал и зашипел на нее, когда она проскользнула в дверь, но, получив свою салаку, тотчас смолк. Усевшись рядом с ним, Стина гладила его, пока он ел.
— Удивляешься, что я пришла одна? — спросила она Музеса. — Но я не скажу, а то ты загорюешь.
Горевать? Разве он не горевал? Музесу не нравился этот лодочный сарай, и ему не хотелось быть одному. Но теперь явилась Стина, и ее ни за что нельзя было отпускать. Он хорошо знал, как заставить ее остаться. Покончив с салакой, Музес решительно взобрался на колени к Стине и там успокоился. Когда же она попыталась спихнуть его вниз, он сердито зашипел на нее. И не пытайся! Раз уж он должен торчать в этом сарае, так пусть и она сидит вместе с ним. У Стины затекли ноги, и она забеспокоилась. Кто его знает, этого Музеса, сколько ему вздумается просидеть у нее на коленях? Может, до самого праздника летнего солнцестояния? Тогда они оба умрут с голода: она и Музес; от этой мысли ей стало неуютно, и она попросила умоляющим голосом:
— Музес, миленький, слезь, пожалуйста!
Но Музес не желал слезать. Она еще раз попыталась его спихнуть, но он только шипел на нее.
Тут она увидела, что на дне корзинки лежит еще одна салака. Это ее выручило. Вытащив салаку из корзинки, она подняла ее высоко над головой, чтобы Музес не смог дотянуться. А потом что было силы швырнула ее в дальний угол. Туда то и пополз Музес и с жадностью накинулся на салаку. Он завопил от злости, когда, вернувшись назад, обнаружил, что больше нет никаких Стининых колен, на которые можно было бы взобраться.
— Эй, привет! Привет, Музес! — закричала Стина, хлопнув дверью. Она заложила дверь на защелку и ушла, вполне довольная собой.
Она не смотрела ни направо, ни налево и не видела Вестермана, притаившегося в проулке между сараями.
Но даже если Стина и была простодушна, как Красная Шапочка… все же какое счастье, что она притащила салаку Музесу именно в это время! И как здорово, что он столько времени просидел у неё на коленях, и что обратно она проходила мимо овечьего загона именно в то время. А иначе не видать бы ей рыскавшей там лисы. Большущей, голодной лисы, которой не довелось ночью полакомиться ни молодой бараниной, ни крольчатиной, потому что какой то бешеный пес прогнал ее назад в нору.
Нынче она была голоднее обычного и собиралась было утолить голод молоденьким ягненком, но тут откуда ни возьмись появился этот человеческий детеныш, да еще из самых вредных, и поднял крик на всю округу. Детеныш перепугал лису насмерть и, юркнув в страхе сквозь дыру в изгороди на дорогу, она тут же скрылась меж елей на лесной опушке. Как пылающий рыжий сполох, метнулась она прямо у ног дедушки Сёдермана. Он шел посмотреть, не натворил ли Боцман еще каких бед на овечьем выгоне, кроме тех, которые старик заметил еще ночью. Увидев мелькнувшую с быстротою молнии лису, Сёдерман остановился как вкопанный.
— Лиса! — вопила Стина. — Дедушка, ты видел лису?
— Еще бы не видел, — ответил Сёдерман. — Ну и бестия! Такой здоровенной лисы я в жизни своей не видывал. Вон какая пройдоха рыщет среди моих ягнят.
— А ты ходишь и ябедничаешь на Боцмана, — укоризненно сказала Стина.
— Да, а я хожу и ябедничаю на Боцмана, — почесав в затылке, сказал Стинин дедушка. Он был стар и соображал туговато. Как же все это получилось? Он видел Боцмана ночью. И никогда раньше ему не доводилось слышать, чтоб лиса посмела напасть на овечье стадо. Но стало быть, нашлась на свете одна, другая такая бестия. А может, лиса в сговоре с Боцманом, может, они помогали друг другу травить овец?.. Нет, такого быть не может! Внезапно Сёдермана осенило: лиса гналась ночью за Тутисен, а Боцман гнался за лисой. Боцман защитил его ягнят, вот что он сделал, а вместо благодарности Сёдерман наябедничал на него, и теперь… ох хо хо хо! Сёдерман заторопился.
— Оставайся здесь, — велел он Стине, — и кричи, коли заметишь лису.
Самому ему надо к Ниссе, и поскорее! Он побежал, старик Сёдерман, не бегавший уже много лет. До лавки он добежал, еле переводя дух.
— Ниссе, ты дома? — встревоженно крикнул он. На крыльцо вышла заплаканная Мэрта.
— Нет, Ниссе ушел с Боцманом в лес, — сказала она, и, закрыв лицо руками, убежала в дом.
— Ох хо хо хо! — Сёдерман стоял, словно оглушенный ударом молота, а потом снова пустился бежать. Он охал и стонал, но все равно бежал; скоро он совсем выбился из сил. Как быть? Он должен бежать из последних сил, он должен догнать Ниссе, он не смеет опоздать.
— Где ты, Ниссе?! — кричал он. — Где ты? Не стреляй!.
День выдался безветренный, и в лесу стояла глубокая тишина. Вдалеке прокуковала кукушка и смолкла. Сёдерман слышал на бегу только свое прерывистое дыхание и свои встревоженные окрики.
— Где ты, Ниссе? Не стреляй!
Ответа не было. Ели и сосны молчали. Сёдерман все бежал и бежал без передышки. Внезапно раздался выстрел… О, как гулко разнеслось по лесу эхо! Сёдерман остановился, схватившись за сердце. Слишком поздно, все кончено. Ох хо хо хо! Никогда больше не сможет он взглянуть Чёрвен в глаза. Вот злосчастный день, вот беда! Сёдерман неподвижно застыл на месте, зажмурившись. Внезапно он услыхал чьи- то шаги и открыл глаза. С ружьем на плече шел Ниссе, а рядом с ним… У Сёдермана отвисла челюсть. Рядом с Ниссе трусил Боцман.
— Это не ты… стрелял? — запинаясь, спросил Сёдерман. Во взгляде Ниссе сквозило отчаяние.
— Боже, помоги мне! Я не могу, Сёдерман, не могу! Хочу попросить Янсона, он нынче охотится за морскими чайками. Это он и стрелял.
Горе и радость неразлучны, и порой все может мигом измениться. Для этого нужно только, чтобы запыхавшийся старик со слезами на глазах рассказал о лисе, рыскающей в его овечьем загоне.
Ниссе обнял Седермана.
— Никто, ни один человек так меня в жизни не радовал, как ты, Сёдерман!
Никто, ни один человек не возвращался такой радостный из лесу со своей собакой, как Ниссе Гранквист с Боцманом. И хотя он был рад и счастлив, ночью он не уснет, он будет вспоминать тот трудный час в лесу. Все время он будет вспоминать глаза Боцмана, когда тот сидел рядом с большим валуном меж елями, ожидая выстрела. Боцман знал, что его ожидало, и смотрел на Ниссе покорно, преданно и печально. Воспоминание об этом взгляде не даст Ниссе заснуть этой ночью. Но сейчас он рад, и он зовет Чёрвен.
— Иди сюда, Чёрвен! Иди сюда, оса этакая! У меня для тебя хорошие вести!
Пелле, мир не остров скорби и печали
— Я все плачу и плачу, — удивленно сказала Чёрвен.
Она сидела в кухне на полу, тесно прижавшись к Боцману, а Боцман ел мясной фарш. Ему дали целый килограмм первосортного мясного фарша, и все просили у него прощения. Вся семья сгрудилась вокруг него, все ласкали и гладили Боцмана. «Все просто чудесно», — думала Чёрвен.
— Подумать только, а я все плачу и плачу, — сердито повторила она, растирая кулачками слезы.
Она вспомнила все, что передумала за эти несколько ужасных часов. И она ошиблась. Боцман и не думал травить овец, будь их там хоть целый десяток. Он и на этот раз вел себя как добрый пес. Но кое что она все же решила правильно, и впредь все будет честно, как было и раньше, до тех пор, пока не появился Музес и все не полетело вверх тормашками.
Да, Музес! Как там ему живется в его сарае? Внезапно она вспомнила и о Йокке. А Пелле, бедняга Пелле, почему бы ему тоже не радоваться вместе с ней? Все теперь должны радоваться.
Конечно, Пелле обрадовался, услыхав, что Боцман не виноват. Обрадовался он настолько, насколько вообще мог радоваться в своем отчаянии. Он горевал о Боцмане не меньше, чем о своем кролике, и какое утешение узнать, что не Боцман задрал Йокке.
— Мне гораздо легче, что это не Боцман, — сказал он Мелькеру. И, отвернувшись, добавил упавшим голосом: — Хотя Йокке, наверное, все равно, кто это сделал.
Ночью ему приснился Йокке, живой Йокке, который прискакал к нему за листьями одуванчиков. Но снова настало утро, и никакого Йокке больше не было. Даже его клетки не осталось. Юхан и Никлас убрали ее подальше с Пеллиных глаз. Братья любили Пелле и старались утешить его подарками. Он получил от них небольшую модель яхты, а Юхан дал ему в придачу свой старый складной нож. Пелле был до того тронут добротой братьев, что сердце у него разрывалось от благодарности, но все же утро было для него печальным. Пелле думал: неужто он всегда будет так горевать, а если всегда, то как выдержит он все предстоящие ему годы жизни.
Вечером они похоронили Йокке на выгоне Янсона на небольшой прогалине меж берез, поросшей цветами и высокой травой.
«ЗДЕСЬ ПОКОИТСЯ ЙОККЕ»
Пелле сам придумал надпись и вырезал ее еще дома на деревянной дощечке. Сейчас, стоя на коленях, он обкладывал дерном могилку Йокке, а Чёрвен со Стиной и Боцманом наблюдали за его работой. Конечно, Йокке будет здесь хорошо; над ним расцветут цветы миндаля, и черные дрозды, как и сегодня, будут петь ему по вечерам свои песни.
Чёрвен и Стине тоже захотелось петь. На похоронах всегда поют. Много раз хоронили они мертвых птичек и всегда при этом пели одну и ту же песенку. Сейчас они пели для Йокке: Мир — это остров скорби и печали, Не успел свой век прожить, Вот и смерть пришла…
— Нет, хватит петь эту песенку, — быстро сказала Чёрвен.
Что с Пелле? Почему он плачет? Раньше он не плакал, а теперь вот сидит к ним спиной на камне, и они слышат негромкие судорожные всхлипывания. Девочки растерянно взглянули друг на друга, а Стина встревоженно спросила:
— Может, он плачет оттого, что мир — это остров скорби и печали?
— Но это же не так, — сказала Чёрвен и крикнула: — Ну, хватит, Пелле, мир — это не остров скорби и печали, это мы просто пели так для Йокке.
Чёрвен не желала видеть ничьих слез. Во что бы то ни стало надо развеселить Пелле, и она вдруг поняла, что для этого нужно сделать.
— Пелле, я что то тебе подарю, если обещаешь больше не грустить.
— Что? — хмуро спросил Пелле, не поворачивая головы.
— Я подарю тебе Музеса.
Тут он обернулся, все еще заплаканный, и недоверчиво посмотрел на Чёрвен.
— Я подарю его тебе насовсем, — заверила мальчика Чёрвен.
И, впервые с того самого горестного часа, когда исчез Йокке, Пелле улыбнулся.
— Какая ты добрая, Чёрвен! Она кивнула.
— Да, я добрая. И потом… у меня есть Боцман. Стина усмехнулась.
— Ну вот, опять мы все со зверюшками. Но надо пойти и рассказать об этом Музесу.
Все с ней согласились. Музес должен знать, кто ему теперь хозяин. И потом, надо же его беднягу накормить.
— Прощай, миленький Йокке, — нежно сказал Пелле и, пи разу не оглянувшись, помчался прочь.
Пелле словно подменили. Он стал буйным, радостным и бесшабашным, он прыгал и скакал всю дорогу до самого Мертвого залива, а под конец бросился на землю и кубарем покатился по склону к лодочным сараям.
— Ты что радуешься, что Музес теперь твой? — спросила Чёрвен.
Пелле немножко подумал.
— Не знаю… может быть. Видишь ли, очень грустно быть грустным, и долго этого никак не выдержать.
— Погоди, увидишь Музеса, еще больше повеселеешь, — сказала Чёрвен, отворяя дверь в лодочный сарай.
Ошеломленные, они остановились на пороге и уставились в пустоту. Музеса не было. Он исчез.
— Удрал, — нашлась Чёрвен.
— Да, удрал. И сам заложил за собой задвижку? — съехидничал Пелле.
Музес не удрал. Его кто то утащил. Чёрвен повернулась к Стине.
— Кто нибудь видел тебя, когда ты шла сюда вчера? Стина немножко подумала.
— Не а, никто. Разве что Вестерман. Но он хотел только послушать про Красную Шапочку.
— Тебя кто хочешь облапошит, — сказала Чёрвен. — У, этот Вестерман, разбойник!
Чёрвен так пнула ящик Музеса, что он грохнулся о стену.
Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
Понравилась сказка? Тогда поделитесь ею с друзьями:
Поставить книжку к себе на полку