Изгои
Живя среди гор и лесов, эти двое, сами того не зная, подпали под власть природных сил и так же подчинялись ее законам, как растения и животные. Солнечный свет вселял в них отвагу и бодрость, к вечеру вместе с закатом солнца они делались молчаливы, а ночная тьма, чья власть, как им казалось, продолжительностью и могуществом превосходила силу дневного света, превращала их в боязливые и беззащитные существа. Чары зеленоватого солнечного света, который пронизывал тростниковые заросли, окрашивая воду в золотисто-коричневые и темно-зеленые тона, навевали ожидание сказочного чуда. Весь мир закрывала от глаз глухая стена тростника, иногда ее шевелил легкий ветерок, тростник шуршал, продолговатые листья, трепеща, задевали людей по лицу. Одетые в серые шкуры, они сидели на серых камнях. Серые тона одежды сливались с серым цветом камней. Оба человека замерли в неподвижном молчании, словно превратившись в каменные изваяния. В воде среди тростника проплывали, мерцая радужными красками, огромные рыбы. При каждом броске удочки вокруг того места, где падала наживка, по воде расходились круги — им казалось, что волнение все усиливается; наконец они заметили, что это не их удочки, а что-то другое взбаламутило воду. В воде дремала русалка — женщина с переливчатым полурыбьим телом. Вода над нею зыбилась мелкой рябью, поэтому они не сразу ее заметили. Оказывается, круги разбегались от ее дыхания. Однако в ее появлении не было ничего удивительного, и когда она столь же внезапно исчезла, приятели так и не поняли, правда ли они только что видели живое существо, или оно им только померещилось.
Зеленоватый свет, который лился им в глаза, затоплял мозг пьянящим дурманом. Погруженные в дремотные мысли, они сидели, уставясь перед собой неподвижным взором, и созерцали призрачные образы, встававшие среди тростников, не решаясь заговорить о них друг с другом. Улов у них получился небогатый. Этот день больше располагал к мечтам и внезапным видениям.
В тростниковых зарослях послышались всплески весла, и рыбаки вздрогнули, неожиданно пробудившись от грез. В следующий миг показалась лодка, простой долбленый челнок с замшелыми растрескавшимися боками и тонкими жердочками весел. В челноке сидела девушка, которая везла охапку только что собранных кувшинок. Ее темные волосы ниспадали ей на спину двумя длинными косами, лицо поражало своей бледностью, и на нем резко выделялись огромные черные глаза. В ее бледности совершенно отсутствовал землистый оттенок, все лицо было матово-белым. Ни малейшего румянца не проступало на ее щеках, и только губы неярко розовели среди ровной белизны. На девушке была белая полотняная кофта, перехваченная кушаком с золотой застежкой, и синяя юбка с красной каймой. Она проплыла совсем рядом, не заметив изгоев. Они замерли, затаив дыхание, но не от страха быть обнаруженными, а для того, чтобы получше ее разглядеть. Едва она скрылась из вида, как они из застывших статуй тотчас же превратились в живых людей. Улыбаясь, оба посмотрели друг на друга.
— Она бела, как кувшинка, — молвил один. — Глаза у нее черны, как вода под камышами.
Оба были в таком возбуждении, что им хотелось смеяться так громко, чтобы зычный хохот, который никогда еще не оглашал озерных берегов, пробудил в скалах гулкое эхо, а испуганные ели, вздрогнув от его раскатов, разжали бы судорожную хватку корней.
— Тебе она показалась красавицей? — спросил Берг Великан.
— Сам не знаю. Она так быстро скрылась. Может, и впрямь красавица.
— Да ты небось и посмотреть как следует не посмел! Ты, верно, принял ее за русалку.
И снова они захохотали, охваченные необъяснимой веселостью.
* * *
Однажды в детстве Турд видел на берегу утопленника. Он нашел мертвое тело днем и нисколько не испугался, зато ночью его потом мучили страшные сны. Ему снилось море, где на каждой волне качался утопленник; и волны выбрасывали мертвые тела к его ногам. Он увидел, что все острова и скалы шхер были покрыты утопленниками, все они были мертвой добычей волн, но могли говорить и двигаться и грозили ему белыми костлявыми руками.
Вот так было и сейчас. Девушка, увиденная в тростниках, стала являться ему во сне. Она возникла перед ним на дне лесного озера, где свет был еще зеленей, чем среди тростников, и тут он успел разглядеть, что она красива. Ему снилось, что он стоит посреди озера, взобравшись на корни затонувшей ели, но дерево под ним качалось и клонилось так низко, что порой он опускался под воду. И вдруг она очутилась на одном из островков. Она стояла под красной рябиной и улыбалась ему. В последнем сне он даже умудрился ее поцеловать. И вот настало утро, он слышал, что Берг Великан уже встал, но упрямо закрыл глаза, чтобы досмотреть свой сон. Проснувшись, он весь день проходил, как хмельной, под впечатлением приснившегося. С того дня девушка еще больше завладела его мыслями.
Вечером Турд решил спросить Берга Великана, не знает ли он, как ее зовут.
Берг окинул его испытующим взглядом:
— Уж лучше я тебе сразу скажу. Ее зовут Унн. Она моя родственница.
И тут Турд понял, что это из-за нее Берг Великан сделался лесным изгоем. Он припомнил, что ему было известно про эту бледноликую красавицу.
Унн была дочерью зажиточного крестьянина. Ее матери уже не было в живых, и она заправляла всем хозяйством в доме. Она была властолюбива, поэтому ей это нравилось, и она не спешила выходить замуж.
Берг приходился ей двоюродным братом. Вскоре про них пошли толки, будто Берг так повадился к ней ходить и точить лясы с девками, что совсем запустил свое хозяйство. Когда у Берга праздновали Рождество и собралось много гостей, его жена позвала одного монаха из Драгмарка, чтобы тот усовестил Берга и объяснил ему, как нехорошо бегать от жены к другой женщине. Берг, как и многие другие из его соседей, терпеть не мог этого монаха, главным образом из-за его наружности. Это был жирный и совершенно белый монах. Белым был у него венчик волос вокруг бритого темени, белыми были брови над водянистыми глазами, белыми были лицо и руки, и плащ его тоже был белым. Его вид производил на людей отталкивающее впечатление.
И вот монах, который был храбрым человеком, прилюдно высказал все, что он думал, считая, что так его слова сильнее подействуют:
— Говорят, хуже кукушки нет птицы, потому что она не строит гнезда и не выводит птенцов. А здесь среди нас сидит человек, который не заботится о жене и о детях, а бегает развлекаться к чужой женщине. Я скажу, что хуже нет человека.
Тут Унн встала из-за стола:
— Никогда меня так не бесчестили, да, видать, ничего не поделаешь, когда здесь нет моего отца.
Она повернулась, чтобы уйти, но Берг бросился ей вслед.
— Не ходи за мной! — сказала Унн. — Никогда больше не хочу тебя видеть.
Он догнал ее на крыльце и спросил, что он должен сделать, чтобы она осталась. Унн бросила на него испепеляющий взор и сказала, что это он сам должен знать. Тогда Берг вернулся в горницу и убил монаха.
Берг и Турд задумались. И, видно, мысли их были заняты одним и тем же, потому что Берг через некоторое время сказал:
— Если бы ты только видел ее, когда белый монах упал мертвым. Моя хозяйка прижала к себе младших детей и прокляла ее. Она повернула к ней их лица, чтобы они навек запомнили ту, которая толкнула их отца на убийство. Но Унн бровью не повела; она была так прекрасна, что нельзя было на нее смотреть без трепета. Она сказала мне спасибо за мой поступок и просила, чтобы я не мешкая уходил в лес. На прощанье она наказала, чтобы я не вздумал стать разбойником и никогда не обнажал нож против человека, пока не придется, как сейчас, вступиться за правое дело.
— Твой подвиг высоко ее вознес, — сказал Турд.
Тут Берг во второй раз столкнулся с тем, что его однажды уже поразило в Турде. Турд — язычник, он хуже язычника, он не осудил неправедное дело. Он не понимает, что за вину надо держать ответ. Он думает — чему быть, того не миновать. Он слыхал про Христа и святых, но для него это не больше чем имена. Он знает про них, но для него они вроде чужеземных богов. На самом деле его боги — духи, которые живут в шхерах. Мать-ведунья научила его поклоняться духам мертвых предков.
И вот Берг Великан взялся за дело, которое было таким же безумием, как повязать веревку на собственной шее. Он открыл глаза невежды, чтобы его взору предстало величие Божие, он показал ему Бога — защитника справедливости, Бога, карающего злодеяние, Бога, ввергающего грешников в геенну огненную на вечные мучения. И он учил его любить Христа, и богородицу, и святых заступников, которые молятся за нас перед престолом Господним, дабы отвратил он караюшую десницу и пощадил грешников. Берг поведал Турду обо всем, что делают люди, чтобы смягчить гнев Божий. Он описал ему толпы паломников, которые бредут на поклонение к святым местам, рассказал про самобичевание кающихся и про монахов, которые удаляются от мира.
Мальчик с увлечением внимал его рассказу и только все больше бледнел от возбуждения, глаза его расширились от страшных видений, представших в его воображении. Берг Великан и рад бы остановиться, но поток мыслей подхватил его, и он продолжал свои речи. Спустилась ночь и объяла их мраком, и под сенью ночного темного леса немолчно выли волки. И они ощутили Божье присутствие рядом, так близко, что виден стал его надзвездный престол, и карающие ангелы спустились с небес к макушкам лесных дерев. А под ногами полыхало подземное пламя, готовое пробиться сквозь плоскость земной тверди, и жадные языки лизали шаткое пристанище изнемогающего под бременем своих грехов человечества.
* * *
Наступила осень, в лесу бушевала буря. Турд один пошел в лес проверять расставленные силки и ловушки. Берг остался дома и занялся починкой одежды. Путь Турда лежал по лесистому склону. Он шел наверх по широкой тропе.
Каждый порыв ветра, проникавший сквозь дремучую чащу, поднимал на тропе целый вихрь опавшей листвы. Турду все время чудилось, что кто-то идет за ним следом. Он то и дело оглядывался. Иногда он останавливался, чтобы прислушаться, но убеждался, что это был только ветер, и шел дальше. Стоило ему сделать шаг, как за спиной ему опять слышались крадущиеся шаги, словно кто-то легкой стопой поднимался сзади по тропе. Детские ножки семенили за ним следом. Это резвились эльфы и лесные гномы. Он снова оборачивался, и снова никого не оказывалось за спиной. Он погрозил кулаком шуршащей листве и пошел дальше.
Но они не угомонились и затеяли другую игру. За спиной поднялся шип и шумные вздохи, навстречу ползла большая гадюка, высунув язычок, с которого стекали капли яда; ее гладкое туловище поблескивало среди опавшей листвы. А позади за Турдом трусил волк — крупный, поджарый зверь; он уже изготовился к прыжку, чтобы вцепиться ему в глотку в тот миг, когда гадюка, скользнув ему под ноги, ужалит в пятку. Иногда они замирали, переставая шуметь, чтобы подкрасться незаметно, но скоро опять выдавали себя шорохом и шипением и шумным дыханием, да иногда слышно было, как цокают по камням волчьи когти. Турд невольно ускорял шаг, но зверь его нагонял. Когда Турд решил, что волк уже в двух шагах и сейчас прыгнет, он обернулся.
Сзади, как он и ожидал, никого не оказалось.
Он присел на камне отдохнуть. У его ног, как бы заигрывая с ним, затеяли пляску сухие листья. Все были тут, какие только есть в лесу: ярко-желтые мелкие листочки березы, красно-пятнистые листья рябины, сухие, побуревшие листья ольхи, огненно-красные упругие листья осины, желтовато-зеленые листья ивы. Преображенные осенью, пожухлые и помятые, сухие и ломкие — совсем не похожие на бархатные, нежно-зеленые, вырезные молоденькие листочки, какими они несколько месяцев тому назад явились из лопнувших почек.
— Грешники! — сказал мальчик. — Грешники! Нет ничего чистого в глазах Господа. Пламя Божьего гнева их уже опалило!
Он встал и продолжил свой путь. Сверху видно было, как под дыханием бури, словно море, колышутся верхушки леса, хотя на тропинке, по которой он шел, царило затишье. Зато отовсюду неслись незнакомые голоса. Лес был пронизан их звучанием.
Слышались шепоты, протяжные причитания, сердитые упреки, грозные проклятия. В лесу хохотало и плакало; казалось, звучал многоголосый гомон толпы. Голоса тревожили и раздражали его; эти шорохи и шипение, это явственное присутствие чего-то, что словно бы есть и в то же время словно бы его нет, доводило его до исступления. Его охватил смертельный страх, который он испытал, когда лежал, прижавшись к земле, в пещере, а кругом в лесу на него шла облава. В ушах, как тогда, звучал треск ломающихся веток, тяжелая поступь множества людей, звон оружия, громкие крики, кровожадный ропот приближающейся толпы.
Но в голоса бури примешивались к этому еще и другие звуки. Что-то иное звучало в них, еще более страшное — голоса, которых он прежде никогда не слыхал, которые говорили на неведомом языке. Ему случалось переживать и более страшные бури, в парусах и канатах ветер завывал громче. Но никогда еще он не слышал, чтобы ветер играл на такой многострунной арфе. У каждого дерева оказался свой голос: ель гудела не так, как тополь, осина иначе, чем рябина. У каждой расселины был свой тон, от каждого утеса эхо отдавалось особенным гулом. Шум ручьев и лай лисиц тоже вплетали свои голоса в чудесную музыку лесной бури. Все это он мог различить, но были еще и другие, удивительнейшие звуки. И от них в душе у него поднимался крик и хохот, вопли и стоны, которые спорили с бурей.
Он всегда боялся одиночества в глухой чаще. Он любил море и голые шхеры. В лесных дебрях прятались притаившиеся тени и привидения.
И вдруг он услышал, чей голос говорил сквозь бурю. Это был голос Бога, Бога-мстителя, справедливого Бога. Бог преследовал его по вине его товарища. Он требовал, чтобы Турд предал убийцу монаха в его власть, дабы совершилось возмездие.
И тогда Турд заговорил, отвечая буре. Он поведал Богу о том, что хотел сделать, и не смог. Он хотел поговорить с Бергом Великаном и упросить его, чтобы он примирился с Богом, но не одолел своей робости. Смущение сковало ему уста.
— С тех пор, как я узнал, что землей правит справедливый Бог, — воскликнул Турд, — я понял, что Берг — погибший человек. Много бессонных ночей я оплакивал друга. Я знал, что Бог отыщет его, где бы он ни скрывался. Но я не посмел заговорить с ним, не сумел объяснить. Я не нашел слов, потому что слишком велика была моя любовь к нему. Не требуй от меня, чтобы я говорил с ним, не требуй от меня, чтобы я сравнялся с горою!
Он смолк, и замолк потаенный голос, который звучал среди бури и который для него был голосом Бога. Внезапно наступило полное затишье, и ярко заблестело солнце, и слышался только тихий плеск и легкий шорох, как будто шумел тростник и кто-то плыл на веслах. Эти мирные звуки вызвали в его воображении образ Унн. Изгой не может владеть имуществом, не может взять в жены женщину, не может завоевать уважение среди людей. Если бы он предал Берга, люди приняли бы его под защиту закона. Но Унн должна любить Берга за то, что он ради нее совершил. Турд не находил выхода.
Когда снова поднялась буря, он опять услышал шаги за спиной, а иногда до него доносилось шумное дыхание. Но он больше не смел оборачиваться, зная, что позади него идет белый монах. Весь окровавленный, он возвращался с праздничного пира в доме Берга, и во лбу у него зияла широкая рана, прорубленная топором. Монах нашептывал Турду: «Предай его! Предай его и спаси его душу! Предай на костер тело его ради спасения его души! Предай его на пытки и долгие муки, чтобы душа его успела покаяться!»
Турд кинулся бежать. То таинственное и страшное, которое и было, и словно бы не было, непрерывно осаждало его душу и наконец выросло в неодолимый ужас. Он хотел спастись бегством. Но едва он пустился бегом, как снова громко зазвучал потаенный ужасный голос, которым говорил Бог. Сам Бог гнал его громким гиканьем, как затравленную дичь, чтобы он выдал убийцу. Преступление Берга Великана впервые предстало ему во всей своей мерзости. Убит был безоружный человек, Божий слуга был сражен острой сталью. Такое преступление — наглый вызов Вседержителю. И убийца смеет после этого жить! Он наслаждается солнечным светом, плодами земными, воображая, словно рука Вседержителя до него не достанет!
Турд остановился и, сжав кулаки, выкрикнул угрозу, из горла у него вырвался вой. Затем он, как безумный, опрометью ринулся прочь из леса, из царства ужаса, вниз в долину.
* * *
Турду достаточно было заикнуться о своем деле, как тотчас же нашлись охотники, готовые сразу пуститься с ним в путь. Решено было, что Турд один отправится в пещеру, чтобы Берг не заподозрил подвоха. Но по дороге он должен был бросать горошины, чтобы крестьяне нашли его след.
Понравилась сказка? Тогда поделитесь ею с друзьями:
Поставить книжку к себе на полку